Харламов. Легенда хоккея - Страница 4


К оглавлению

4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.


В 1956 году испанцы, бежавшие в тридцатые годы от гражданской войны в Советский Союз, получили возможность вернуться на родину. Конечно, прошло уже двадцать лет и большинство из них обзавелись в СССР семьями, но в Испании у них остались родители, братья, сестры, и многие серьезно стали подумывать о возвращении. Задумалась об этом и Бегония.

Борис сначала не воспринял ее слова серьезно, он и подумать не мог о том, чтобы уехать из Советского Союза. Но она тосковала все больше, переписывалась с родителями и наконец, когда узнала, что отец тяжело заболел, решилась бросить все и вернуться домой. Правда, «все» не означало детей – их она забирала с собой. Те не возражали, конечно, они это воспринимали как интересное приключение и не очень понимали серьезности происходящего. Но когда корабль отчалил от одесского причала, дружно зарыдали, потому что вдруг сообразили, что они уезжают, а папа остается на берегу.

В Испании они быстро освоили язык, пошли в местную школу, но своими себя все равно не почувствовали – все было чужое, и в первую очередь местная религиозность. Бегония тоже ощущала себя некомфортно – решение вернуться она приняла под влиянием эмоций, но в Бильбао быстро поняла, что слишком долго прожила в Советском Союзе, и в этой стране ей теперь тоже почти все чуждо. К тому же, если там она скучала по родителям, то здесь – по мужу. Да и детям здесь было плохо, она это понимала.

Борис Кулагин, заслуженный тренер СССР

Мне особенно хочется подчеркнуть эту особенность Харламова-игрока сейчас потому, что в качестве чуть ли не главных достоинств его как хоккеиста теперь выделяют самоотверженность, работоспособность, умение действовать строго по заданию. Все это действительно необходимо, но это уровень ремесленника, пусть даже весьма умелого. А ведь нужны, просто необходимы для дальнейшего развития нашего вида спорта игроки-художники, игроки-артисты. И они требуют к себе особого отношения. Отношения, я бы сказал, бережного.

Валерий был гордым человеком. Не гордецом, выставляющим напоказ свои регалии, а именно гордым. Справедливые замечания, порой даже резкие, он принимал с достоинством – благо сам прекрасно понимал, что такое хорошо и что такое плохо. Но несправедливости, не только по отношению к себе, не переносил. И потому был особенно раним.

Да, да, раним. Несмотря на свою, казалось бы, постоянную веселость, общительность, он порой уходил в себя. И возвращал его к жизни – здесь без высокого слога не обойтись – именно хоккей.


Через несколько месяцев Бегония с детьми вернулись в Советский Союз. С родителями она продолжала переписываться много лет, но в Испанию снова поехала только в 1981 году, хоронить мать. И вернулась как раз к похоронам сына…

Но в 1957 году до этого было далеко, и семья Харламовых радовалась воссоединению. Жаль только здоровье Валеры в Испании не улучшилось, он по-прежнему то и дело чем-нибудь болел. А в тринадцать лет у него и вовсе вдруг отнялись правые рука и нога. Он несколько недель пролежал в больнице, потом три месяца провел в подмосковном санатории в Красной Пахре, а когда его все же выписали, врачи строго-настрого запретили ему поднимать тяжести и заниматься каким-либо спортом. Его даже от физкультуры освободили, угрожая тем, что физические нагрузки могут быть для него смертельно опасны.

Но разве тринадцатилетний мальчишка послушается такого приказа? Как бы не так! Естественно, едва оказавшись на свободе, Валера тут же вернулся к играм с друзьями во дворе, к футбольному мячу и к хоккейной клюшке. От родителей он это, естественно, скрывал, считая себя великим конспиратором, но Борис Сергеевич узнал обо всем довольно скоро.

Узнал и… не стал мешать. Он раз в три месяца возил Валеру на медосмотр, там делали анализы, снимали кардиограмму и говорили, что ухудшений нет, а раз ухудшений нет, чего мешать? Он сам всю жизнь занимался спортом и был уверен, что без этого жизнь любого мальчишки пуста и безрадостна.


На кого бы я хотел походить? Ответ однозначный невозможен, ибо как нет идеальных хоккеистов, так не существует и идеальных тренеров.

Вот если бы удалось взять две-три черты у каждого…

У Анатолия Владимировича Тарасова я постарался бы перенять его неиссякаемую выдумку, ярче всего проявляющуюся в организации тренировочного процесса, взял бы его беззаветную преданность хоккею. У Аркадия Ивановича Чернышева – спокойствие, уравновешенность, внимательный, заинтересованный подход ко всем хоккеистам. У Бориса Павловича Кулагина – умение поговорить с каждым игроком в отдельности и убедить его в правильности тренерского замысла. Я не раз убеждался: если кто-то не согласен с идеей Кулагина о той или иной тройке, то Борис Павлович непременно сумеет объяснить, почему важно и перспективно именно такое формирование звена.

У тренера, повторяю, как и у каждого из нас, есть свои сильные и слабые стороны, и если игрок понимает это, то он, кажется мне, просто обязан стараться взять все лучшее.

О чем мечтаю я? Собираюсь ли стать тренером?

Если и да, то, как уже говорил, на первых порах не в команде мастеров высшей лиги. Теперь я уже хорошо понимаю, что тренировать команды значительно труднее, чем играть: ты отвечаешь не за себя или за свою тройку, но за большой коллектив, где собраны разные люди с очень разными характерами. Ты отвечаешь не только за тактическую или техническую подготовку, но и за будущее спортсменов, за то, как складывается их жизнь сегодня, как сложится она завтра. Тренер несет полную ответственность за то, чему спортсмены успевают научиться, выступая за свою команду, – я имею в виду сейчас не только спортивную подготовку.

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

4